Термин, кажется, хорошо знаком. Сейчас даже школьный учебник живо объяснит его сущность: русификация, мол, это политика, направленная на утверждение и укрепление российского национально-политического превосходства в Украине или других странах за счет перехода или перевода лиц нерусской национальности на русский язык и русскую культуру и их дальнейшую ассимиляцию. Популярная трактовка этого явления ведет свою родословную еще от рубежа ХIХ-ХХ веков, когда политическое крыло национально-освободительного движения боролось против разного рода ограничений в сфере украинского слова и печати. Впоследствии, уже в советское время, эта трактовка видоизменилась в обличительное бичевание культурно-образовательной политики СССР. Впрочем, русификаторство от своего начала касается не только «соловьиной мовы» и вышиванки.

ЭКОНОМИЧЕСКАЯ РУСИФИКАЦИЯ: СНАРЯДЫ ВМЕСТО МАСЛА

В основном под русификацией понимают насаждение и культивирование российского, которое должно вытеснять и нивелировать все истинно свое, аутентичное. На самом деле притеснения и ассимиляция были и являются лишь частью русификационных мероприятий. Другой их функцией является сохранение и развитие тех составляющих местной культуры или социальных практик, которые по определению были полезны для метрополии, обещая укреплять ее влияние на местах.

Русификацию традиционно и вполне справедливо отождествляют с распространением в Украине политического влияния России, когда после Казацкой революции XVII века и ряда войн с Польшей и Турцией все больше украинских земель попадали под власть «белого православного царя». Впрочем, начало русификаторства поначалу касалось совсем не культурно-образовательной сферы, а скорее социальной и экономической. Ревностно отстаивая позитив, который якобы привнесли российские завоевания имперской эпохи в экономическую жизнь Украины, сказочники идеологического фронта постоянно подчеркивали доступность для Украины зарубежных рынков сбыта продукции (в первую очередь сельскохозяйственной), превращение юга и Левобережья в житницу Европы и т.д.. Горькая правда заключалась в том, что все эти изменения скорее способствовали консервации экономического аутсайдерства Украины, которое наметилось уже в ХVIII веке, чем выходу из него.

Не секрет, что «доступ» к западным рынкам украинских купцов происходил не с помощью рентабельно оправданных путей, как было еще со времен Средневековья, а с помощью российского посредничества и через контролируемые метрополией транзитные центры. Идеология российской внешней торговли не имела ничего общего с философией свободного обмена и развития, присущего западному миру, а была ориентирована исключительно на потребности установления экономического, а затем и политического господства. Путем внедрения постепенных ограничений на вывоз стратегически важных товаров и направления торговых потоков в собственные транзитные пункты, Россия быстро установила совершенно новые для украинцев правила игры, где бизнес мог быть успешным только для «своих». В недалеком будущем в нем остались преимущественно те, кто заручился поддержкой и покровительством влиятельных вельмож или царских фаворитов.

Другим горьким плодом стало вхождение украинских производителей в общероссийский рынок, воспетое многими историками имперской и советской эпохи. Сельское хозяйство в Украине имело ориентированный на экспорт характер. Псевдо-патриотов очень радовал статус Украины как кормилицы Европы, при этом скромно умалчивалось, что за границу продавали преимущественно фуражное зерно, которое шло не к европейским потребителям, а для реэкспорта в колонии. Динамичное развитие сахароварения в Правобережной Украине, так ласкавшее местячковое тщеславие, тоже стало таким себе маленьким «экономическим чудом», с той лишь оговоркой, что условия работы на сахарных заводах были крайне тяжелыми, а сеть предприятий никак не решала проблемы безработицы и низкого уровня жизни. Несмотря на то Украину считали чуть ли не столицей европейского сахароварения, ее среднестатистический житель потреблял сахара в год меньше, чем другие соседи по Европе http://aktiv.com.ua/archives/7051 !

Промышленный подъем второй половины XIX века был чистой воды «русским» проектом, потому что всю инвестиционную сферу контролировало правительство, стремясь использовать ее не для улучшения благосостояния страны, а ради развития стратегически важных отраслей, ориентированных на нужды армии и флота. Бисмарковский принцип «снаряды вместо масла» привлекал иностранных инвесторов гарантированным сбытом продукции (орудий, пароходов, проката, рельсов, вагонов, промышленного оборудования), потребителем которого выступало государство. Имперская промышленная революция, а впоследствии советская индустриализация исповедовали практически одинаковые экономические приоритеты: преобладание добычи сырья и тяжелой промышленности над пищевой и легкой. Накануне Первой мировой войны в структуре украинского экспорта на готовую продукцию приходилось менее 20%, остальное составляли сырье и полуфабрикаты.

Неоптимальное развитие промышленности и сельского хозяйства, спроектированное и стимулированное в интересах меньшинства общества, тормозило развитие внутреннего потребления. Отсталость имперской модели экономики фактически законсервировала устаревшие формы питания и бытовой культуры украинцев. Чрезмерное потребление хлеба и злаков, которые компенсировали недостаток в рационе белков и жиров, высокий уровень потребления алкоголя, который скрытно стимулировала государственная монополия, — все эти рудименты архаической повседневности успешно пережили имперскую цивилизацию, став одним из основных кодов цивилизации советской.

Отсталость сферы коммуникаций, о которой еще Гоголь писал, как о хронической болезни России, стала для Украины устоявшимся фактом. Иррациональное и вялое строительство дорог, а затем железных дорог, отсталость технологий и хищение средств навсегда стали отчетливо российским брендом в этой сфере. Транспортные проекты часто превращались в имиджевые ширмы, прикрывавшие настоящую беспомощность Российской империи: сцены закладки Транссибирской железной дороги, где будущий император Николай II изображен с тачкой в руках, вошли во все гимназические учебником по истории, а через некоторое время реинкарнировались в пропагандистские плакаты другого потемкинского проекта империи, теперь уже советской, — БАМа.

Общими нотками резонируют с ними и нынешние инфраструктурные проекты Евро-2012 постсоветской Украине

СОЦИАЛЬНАЯ РУСИФИКАЦИЯ: ОЧЕРЕДИ ВМЕСТО БАРРИКАД

Яркое проявление социальной русификации — участие украинских элит в развитии русской и советской империй — часто используется как аргумент в пользу близости этих образований и их идеологии украинскому менталитету. Ради точности отметим: «хохлы»-строители империи — это не только Разумовские, Безбородько, Трощинский и Кочубеи, но и сотни тысяч украинских крестьян и казаков, которыми Петербург «обрусения ради» заселял Кубань, Крым, Восточную Сибирь и Казахстан. Примечателен факт социальной политики метрополии: все регулятивные меры относительно украинского общества она направляла только на два социальных слоя — дворянство и крестьян. Первые получали карьерные и материальные перспективы на имперской службе, теряя на этом фоне социально-политическую самодостаточность (а впоследствии и идентичность), других то кнутом, то пряником манили к мифическим крестьянским «земле и воле».

Вместе с тем политика имперского и советского правительств последовательно игнорировала и маргинализировала третью прослойку — средний класс. Права собственности в законодательстве империи для непривилегированных слоев всегда оставались туманными, а политические свободы были напрочь отброшены , что вообще не давало возможности для развития буржуазии как носителя принципиально иной гражданской религии, основанной на индивидуализме, независимости, ответственности и предприимчивости.

Зато социальная русификация всегда заботилась о сохранении в обществе иерархической структуры. Верхушку традиционно занимают «избранные» и протежированные политическим режимом чиновники и офицеры, к которым могли присоединиться другие категории «слуг народа». В условиях хронической неэффективности управленческого аппарата и экономики, эти категории получали кроме властного влияния еще и дополнительные льготы-преференции — от доступа к западным благам цивилизации и качественному лечению до пищевых пайков в спецприемниках.

Остальное общество проживало аморфной обезличенной массой, главными моральными ценностями которой были безоглядная кротость и вера в сильное государство (царя, вождя). Социальные стремления направлялись не на самореализацию и самосовершенствование, а на поиск путей попадания в число «избранных» и поэтому овладение дарованными им льготами. Личная свобода в коллективистских структурах сельской общины или Стахановской бригады всегда была аномалией и вызовом традиционным ценностям. Патерналистские ориентиры и ожидания всегда имели своим следствием пассивность и хорошую управляемость — ценный общественный результат русификационных проектов. Именно они давали возможность метрополии лепить новые сообщества не только на уровне идентичностей, но и физических человеческих масс — именно так стал возможным феномен «советского народа», http://aktiv.com.ua/archives/7357 популяции которого остались практически во всех бывших советских республиках и поныне.

Впрочем, социальные успехи русификации были и остаются едва ли не самым сомнительными и ограниченными. Причин этому много — от удивительно прочной социальной памяти украинцев (например крестьян, у которых, как показывают социальные психологи, интуитивное и подсознательная недоверие к власти, вызванное травматическим опытом голодоморов и коллективизации, живет и работает в течение не менее 4-5 поколений ) до элементарной неуклюжести и поверхностности реализации конкретных мероприятий. Положив много времени и средств на нивелирование социальных и этнических различий между «братскими советскими республиками», покойный СССР, наконец, столкнулся в конце своего существования со взрывом приглушенных до того «национализмов» и возрождением социально-бытовых традиций, которые он безуспешно пытался искоренить.

Системным недостатком русификации была ее неконструктивность. Осматривая последствия русификации Крыма, которая в глазах российского общества была аналогом цивилизаторства дикарей, русский публицист Евгений Марков с неутешительной откровенностью отмечал: «Вопрос о народной выгоде должен быть решен с вполне беспристрастной логичностью и искренностью … Посмотрим делу прямо в глаза и, положа руку на сердце, скажем откровенно, действительно мы дали крымскому татарину лучшую жизнь? »

КУЛЬТУРНАЯ РУСИФИКАЦИЯ: «БЕДНЫЕ, ПОТОМУ ЧТО ДУРАКИ, А ДУРАКИ, ПОТОМУ ЧТО БЕДНЫЕ!»

Культурная плоскость русификации кажется наиболее видимой. Впрочем, она гораздо шире и опаснее, чем валуевские запреты украинской печати 1863 или триумфальное шествие русской попсы украинским телеэфиром.

Глобальный результат культурной русификации — это привитие новой системы ценностей и мотивов, прежде всего в повседневной жизни. Это те социальные привычки и суждения, которые обращаются к нам устами персонажей Сковороды и Нечуя-Левицкого: «начальник всегда прав», «не высовывайся», «а мне оно надо?» И другие.

Социальная равнодушие и духовная летаргия действительности страшнее примитивности вкусов, которые лелеет масскульт «русского мира». В этом смысле последствия русификации сейчас сказываются даже там, где вместо русского звучит украинский, ведь в больницах и судах к человеку относятся в зависимости от его социальной «сортности» и толщины кошелька.

Еще одна, так сказать, цивилизационная травма, причиненная русификацией, — появление в нашем культурном лексиконе понятий «провинция» и «столица». В дороссийскую эпоху культурный ландшафт на знал такого разделения в связи с европейской гомогенностью Украины — крупные города и городки создавали основной экономический и культурный субстрат региональной жизни, в котором образовательные центры и крупные торговые центры не обязательно совпадали с административными столицами и центром чиновников.

Переформатирование имперской эпохи натянуло над страной новую координатную сетку, в которой эта гомогенность быстро исчезла вместе со старыми центрами культуры и экономики (вряд ли кто-то сейчас узнает в Каменце-Подольском, Белой Церкви, Коропе или Новгороде-Северском бывшие «звездные» города). Центры тяжести переместились в значительной степени искусственно определенные новой властью ячейки, но так и не стали самодостаточными в развитии, а выяснение возможностей и перспективности стало определяться не природными особенностями региона или местности, а присущим империи иерархическим разделением между «центром» и «окраинами». Поэтому провинциальность стала категорией не географической, а скорее сущностной, качественной.

ИММУНИТЕТ ОТ РУСИФИКАЦИИ

Русификационные модели были и есть очень необходимыми для сохранения целостности и влияния империи. Но являются ли они такими всесильными и эффективными? Ахиллесовой пятой русификаторства является тотальное равнодушие к любой идентичности, в основу которой положены сугубо гражданские ценности (приоритет прав человека, индивидуализм, терпимость, социальная конструктивность и т.д.). Поэтому даже русифицированные граждане не всегда уживаются с ценностями и условиями «русского мира», даже если они являются этническими русскими. Русифицированная модель общественного и культурного уклада предлагает неэффективное государство, материальную нестабильность и социальную пассивность, запрещая возможности выбора и перезагрузки общественного развития.

Эта неестественная модель развития является препятствием для полноценного развития не только Львова, Коломыи или Луцка, но в равной степени и Луганска, Джанкоя или Херсона. Русификация и ее новейший римейк совок никогда не будут иметь шансов там, ГДЕ ЛЮДИ ХОТЯТ БЫТЬ ГРАЖДАНАМИ, а не подданными.

http://tyzhden.ua/Politics/24383

Категории: Мир| государство

Метки: бедность, культурная политика, Российская империя, Россия, русификация, Украина, экономическая политика